Возвращение

1

Ночью, накануне захвата города немцами, успел уйти на восток последний, сорок первый заводской эшелон. На рассвете вылетел на Урал Игорь Мальгин.

За несколько часов до отправления эшелона Игорь передал танкистам, сражавшимся на подступах к городу, восемь отремонтированных танков. Среди них и свою тридцатьчетверку - она оказалась последней в полку Жезлова.

...Больше месяца пробивались они из окружения. Кончались боеприпасы, вражеские бомбы и снаряды разнесли в щепы ремонтные летучки с запасными частями. Заправлялись дизельным топливом с подбитых машин, но восстанавливать подбитые танки стало негде и нечем.

Фашистам они не доставались. Жезловцы буксировали их до ближних оврагов, сбрасывали в заросли, закапывали в землю, топили в реках, болотах, заранее снимая с корпусов и башен уцелевшие приборы и вооружение, двигатели и коробки скоростей, чтобы ни одна частица тридцатьчетверки не попала к конструкторам Круппа и Флика, не стала для них образцом. Конечно, жезловцы понимали: в такой гигантской битве враг рано или поздно захватит машину, но пусть это случится не в их полку и как можно позже.

Когда от полка осталось меньше роты людей и последний боеспособный танк Мальгина, а вражеское кольцо сжималось все туже, Жезлов приказал Игорю прикрыть отход. Танк должен был любой ценой вадержать врага, затем обогнуть болото и выйти к реке, где будут ждать жезловцы, если удастся прорваться.

Бой затянулся дотемна. Фашистские автоматчики были задержаны, понеся потери, но и Мальгин потерял свой экипаж: заряжающий и стрелок были убиты, когда вылезли заменить трак у порванной гусеницы. А ночью, обойдя топь, Игорь никого не нашел на условленном месте...

Отчаяние охватило его. "Один... Один среди врагов, и не на что больше надеяться. - Но тут же он оборвал себя: - Неправда, ты не один! С тобой тридцатьчетверка - значит, не один!.."

Двое суток он двигался ночами на восток - лесными проселками, полями, обходя села. На третью ночь, когда горючего оставалось всего километров на двадцать, Игорь услышал близкую канонаду...

На заводе, куда вскоре по железной дороге доставили тридцатьчетверку, поразились ее многочисленным ранам и обрадовались ее живучести. Игоря расспрашивали, поздравляли, а ему было не до поздравлений. Дома ждало письмо от Гали, разом погасившее радость:

"Родной мой! Верю, назло всему верю, что ты вернешься. Живу этим, шепчу по ночам твое имя... А кругом горе и смерть.

У меня, Игорек, дела неважные. Приехала, чтобы увезти маму и бабушку из Днепродзержинска, - и вот застряла. Бабушка совсем плоха, не встает, мама без нее не тронется с места, и я, конечно, ни их, ни тяжело раненных красноармейцев, к которым приставлена в больнице, не покину. В каждом бойце вижу тебя, за каждого боюсь, как за тебя, чтобы его, беспомощного, не захватили фашисты. Третий день, как ведут артиллерийский обстрел города, кажется, вот-вот ворвутся...

А может, страхи мои преувеличены, может, погонят фашистов назад и я найду тебя в нашей комнате на Палисадной? Если бы так...

Люблю тебя. Галя"

Днепродзержинск уже три недели в руках немцев. Значит, или не успела эвакуироваться, или...

Игорь не стал долго раздумывать - пошел в военкомат.

Но там развели руками:

- Броня у вас, товарищ Мальгин.

- Да я только что с фронта! Воевал с первого дня.

- Не имеет значения. Вот если директор ваш даст разрешение - другое дело...

С Максаревым разговор был короткий:

- Я танкист - мне воевать положено!

- А новые машины на Урале испытывать господу богу?! И так сколько испытателей на фронт ушло, с кем танки будем выпускать?

Игорь продолжал настаивать:

- Люди смерть принимают, а я должен удирать в тыл?..

- Удирать?! - возмутился Максарев. - Получается, мы трусы, потому уезжаем, а ты, святой, остаешься!

И не заметили, как из темноты вынырнул па едва освещенную погрузочную площадку нарком Малышев, прилетевший поздно вечером на завод.

Нарком был взвинчен и крут в ту ночь. Проверяя ход погрузки, обнаружил оставленный в пакгаузе ящик с инструментом и не пожелал выслушать объяснение директора, что инструмент старый, приготовленный на переплав, и взят с завода по недоразумению, дал нагоняй. Но сейчас дело куда серьезней: человек не подчиняется приказу, как бы Малышев сгоряча не подвел его под военный трибунал...

- От эвакуации отказывается?.. Не под немцем ли оставаться решил?.. - по-своему понял нарком возмущение директора.

- Нет-нет, товарищ нарком! - кинулся на выручку Максарев. - Это наш лучший испытатель, Мальгин. Воевал с первого часа войны в полку Жезлова. Из окружения разбитую тридцатьчетверку на завод привел... Тошно ему - любимая в оккупации, потому и в бой рвется...

Не назови Максарев фамилии, вряд ли нарком узнал бы в измотанном, отощавшем человеке того круглолицего, могучего богатыря, который вместе с главным конструктором Кошкиным показывал правительству опытные Т-34. "Неужели правда сумел спасти танк?!"

- Жезлов сказал: ни одной машины в полку не осталось...

- Живой?! Вы его видели, товарищ нарком?

И Мальгин услышал, что Жезлов с двумя десятками бойцов и полковым знаменем пробился-таки из окружения и только что назначен командиром танковой бригады.

Не терпелось узнать, вступила ли бригада в бой, хотелось упросить наркома отпустить его к Жезлову, но Малышев уже расспрашивал, сколько километров от границы прошла его тридцатьчетверка, как долго дралась с врагом в одиночестве.

- Такого испытания другой тип танка не выдержал бы, - раздумчиво проговорил Малышев. - Спасибо. Вы укрепили в нас веру в машину Кошкина. Т-34 надо выпускать как можно больше - это спасет... Напрасно вы думаете, товарищ Мальгин, что бить врага можно только на фронте.

Но нарком чувствовал: человек этот все равно не перестанет рваться на фронт, если не взвалить на него тяжесть, равную той, что сгибала его плечи там, в огненной круговерти боев.

- Вы полетите со мной на Уралмаш. Там теперь не менее жарко, чем в боях.

Максарев оторопел:

- Мальгин остался единственным испытателем. Кто будет на Урале испытывать наши машины?..

Малышев пообещал вернуть Мальгина, как только завод подготовит к испытаниям хотя бы один танк.

2

Не случайно Малышев уделял Уралмашу больше внимания, чем двум другим будущим танкоградам.

При всей сложности перехода Челябинского тракторного и Уральского транспортного завода с мирных машин на военные этим предприятиям, имевшим хорошо налаженное поточное производство, было куда легче, чем Уралмашу. На транспортном в предвоенный год широко применялась массовая сварка крупных узлов; здесь впервые испытывалась в заводских условиях патоновская сварка, она и позволила позднее создать базу для выпуска танков в небывалых размерах. А Уралмашу было все внове - ему пришлось одолеть пропасть, отделяющую машины-гиганты от серийных танков. Цикл производства блюминга или оборудования для доменной печи составлял годы, цикл производства танка при налаженном ритме - дни.

И еще одно преимущество имели двое по сравнению с третьим: челябинцам снизили программу по тракторам, транспортников освободили от производства машин. А Уралмаш, оставшись единственным заводом тяжелого машиностроения, продолжал выпускать оборудование для черной металлургии сверх серийных заказов по артиллерии и танкам.

Немного обидно было Игорю за Уралмаш: заводу предназначалась роль поставщика узлов и агрегатов - пусть главных, без которых немыслим танк, но все же но всей машины. Разве не имеет Уралмаш талантливых инженеров, рабочих, чтобы сделать полностью танк?! И еще досаднее стало, когда Игорь узнал: корпуса и башни производятся не для "быстрой ласточки", как Жезлов назвал Т-34, а для тяжелого танка КВ. Конечно, и KB нужен фронту, но Мальгину легче было бы примириться с вынужденным пребыванием в тылу, если бы он участвовал в выпуске любимых тридцатьчетверок.

Из аэропорта Малышев заехал в областной комитет партии, а Игоря машина доставила к механосборочному цеху Уралмаша. Обойдя бетонный корпус, вытянутый с востока на запад, Мальгин вошел в раскрытую калитку ворот и повернул к пролетам, где восемь лет назад бригада Толи Федорова собирала пневматическую пушку Брозиуса, а он с Куртом Вейгандом - скиповую лебедку, первые машины Уралмаша.

Петляя между незнакомыми деталями и узлами, Игорь вышел на площадку одного из пролетов. Вспомнил, как весной тридцать третьего года вот на этом самом месте взгромоздили на кузов трехтонки пушку Брозиуса и поехали с ней на первомайскую демонстрацию. Что-то похожее на ту пушку, только габаритами значительно больше, заметил он вблизи, а среди монтажников возле машины - высоченного Николая Плесконоса.

- Или я обознался, пли... Ты?.. Игорь?.. Конечно, Игорь! - Плесконос обхватил его своими ручищами. - Что же тебя споловинило? Какие черти, на каком адовом стане сплющили? - гудел бас, осиливая даже трещотку пневматических молотков. - Откуда явился-то?

Мальгин коротко рассказал - вернее, прокричал в Николаево ухо - о своем житье-бытье.

- Попался вот под руку наркому... Поработаешь, говорит, пока на сборке танков, молодежь поучишь. Ну и чтоб народу рассказывал, как танки на фронте нужны.

Плесконос сыпал вопросами и тут же обрывал ответы Игоря. Напряженная работа нескольких бригад монтажников не позволяла ему отвлекаться, но как не показать Игорю машины, которыми по мирному плану на сорок первый год должен был - заниматься весь сборочный цех, а с июля загрузили единственный его пролет!

- Правда, любопытная пушечка? - перехватил он взгляд Игоря. - Электрическая, в несколько раз мощнее Брозиуса, на всех новых домнах работает...

Плесконос поднялся с гостем на высокую монтажную площадку. Отсюда обозревались пролеты сборочных цехов, бронекорпусного и башенного, расположенных в западной части здания, и первый механический в шести пролетах - в восточной части. А рядом новый цех, втиснувший две линии фрезерных, токарных, карусельных станков в одну половину седьмого пролета. За станками стояли подростки.

- Четырнадцатилетние... Тощие... - произнес Николай. - И для них вахта тоже двенадцать часов.

В конце пролета первого механического стрела крана осторожно опускала на платформу гигантский вал. Игорь залюбовался могучим серебристым телом, в котором отражалось, как в зеркале, множество станков. Вал, снижаясь, мерно покачивался над платформой, а Плесконос рассказывал, как рабочие трех цехов, невероятно за-груженные оборонными заказами, отлили по просьбе магнитогорцев шестидесятитонную глыбищу, закалили ее в термических печах, содрали с нее на станках семь шкур, чтобы получился этот красавец в полусотню тоны.

- Для нашенского блюминга валочек... - продолжал Плесконос, вспоминая конец тридцатых годов, когда здесь, в механосборочном, создавался первый уралмашевский блюминг. Тот, с которым он встретился недавно па Магнитке, куда был послан с заданием ускорить отгрузку броневого листа.

Побывал он там и в мартеновском цехе, где тоже работало уралмашевское оборудование, виделся со знаменитым сталеваром Алексеем Горновым, который в конце июля первым на Магнитке сварил броневую сталь. Поначалу процесс шел в двух печах. На одной варили обыкновенный углеродистый металл, на другой, специально переделанной на доводку легированными материалами, Горнов получал из металла - "полуфабриката" высококачественную сталь для броневых листов. Этот дуплекс-процесс был малопроизводителен, и группа специалистов комбината - среди них и те, которые со времен Серго вместе с Горновым и академиком Бардиным искали пути получения броневой стали в обычных большегрузных печах, - продолжила исследование. Прошло несколько недель, и впервые в мировой практике Алексей Горнов провел опытную плавку от завалки до выпуска на одной двухсоттонной печи. Полученная броневая сталь отвечала самым высоким требованиям танкового производства.

Но где ее катать?

Из Мариуполя в Магнитогорск вышел броневой стан - когда дойдет?.. А дойдет - значит, надо строить специальный цех, потом монтировать в нем стан - сколько месяцев будет потеряно, а фронт требует танки немедленно.

Механик Магнитогорского комбината Рыженко предложил изготовлять броневой лист на уралмашевском блюминге.

- Боялись, доказывали: ни один блюминг в мире такого не выдержит, произойдет катастрофа. А наш взял да выдержал!

Плесконос говорил о блюминге, оказавшемся сильнее, надежнее немецкого "Демага", о металлургах Кузнецка и Новотагильского завода, освоивших одновременно с магнитогорцами на большегрузных печах броневые марки стали, и Игорь еще пронзительнее ощутил значение Урало-Кузбасса в спасении Родины. Не от других слышал - своими глазами видел он раздавленную вермахтом, погасшую угольно-металлургическую базу на юго-западе страны. Листовки Геббельса, попадавшиеся Игорю в оккупированных областях, вещали: "Русский колосс лишился рук и ног, ничто не способно спасти его от полного уничтожения". Игорь не хотел, не мог этому верить, но временами в душу закрадывались сомнения: возможно ли будет за короткий срок восполнить потери угля, руды, металла и машин юга и запада? Он хорошо знал Уралмаш первой пятилетки, когда уральцы, только начинали овладевать зарубежным оборудованием, и ему нелегко было представить себе, как возмужала молодая индустрия Урала за те почти восемь лет, что он находился вдалеке от родного края.

Впервые силища Урала и Сибири крупно, в истинном масштабе, стала возникать перед ним в часы полета с Малышевым вдоль Каменного Пояса в Свердловск. Должно быть выверяя на попутчиках свои мысли, нарком заговорил о нераскрытых резервах Урала, о величайшей роли, которую он сыграет в восстановлении и росте танкового могущества Красной Армии, в подготовке неблизкой, но несомненной победы Советского Союза над гитлеровской Германией. Да, польза эвакуации безусловна - много оборудования, рабочих и инженерных кадров будет спасено, люди станут трудиться для разгрома врага. Но не стронешь же с места домны и коксовые батареи, мартеновские печи и шахты, плотину Днепрогэса, запасы криворожской руды и никопольского марганца - их не погрузишь в вагоны, не вывезешь на восток. Их в состоянии заменить, их уже в значительной мере заменяет Урало-Кузбасс с его сокровищами недр и людей.

Неоспоримость выводов наркома Игорь еще глубже ощутил здесь, на Уралмаше, на участке Плесконоса, продолжавшем выпускать в объеме всей прежней сборки металлургическое и горное оборудование для новых мощностей того же Урало-Кузнецкого комплекса.

3

Значительно хуже, чем с металлургическим оборудованием, обстояло дело с выпуском бронекорпусов.

Игорь обошел три широких пролета - основные участки бронекорпусной сборки. Хорошо знакомый с таким производством на Юге, где оно развивалось и совершенствовалось десять лет, он сумел оценить все сделанное здесь менее чем за два месяца. Какого труда потребовали одни только закладочные стенды для сборки днища, крыши, башни, стенды под сварку и для окончательной сборки корпуса! И в этом, и во многом другом Мальгин ощущал острый ум, хватку, ищущий характер уралмашевцев. Но не обошлось и без упущений.

Поразила Игоря невероятная медлительность сборки корпуса - шестьдесят часов.

- Пришлют борта - нету крыш, крыши доставили - нету днищ. Твердят: трудно металлургам освоить прокат броневой стали, а нам от этого легче?! - раздраженно говорил бригадир слесарей Колтун. Тогда, в тридцать третьем, он вместе с Игорем работал на сборке первого скипового подъемника, а сейчас, встретив Мальгина в цехе, поначалу и не узнал. Потом уж, когда разговорились, вдруг вскинулся: да это ж Игорь!..

Час остался до конца дневной смены, когда бригада Колтуна завершила сборку, подготовила корпус к сдаче мастеру ОТК. Но контролера минут сорок искали по бронекорпусному цеху, а оказался он в башенном - лясы точил в курилке.

- Тоже мне продукция - один корпус! - огрызался он, принимая работу.

Наблюдая эту наводящую на невеселые размышления сценку, Игорь подумал: не попроситься ли ему контрольным мастером на окончательную сборку?

И в самолете с Малышевым, и в этот день в цехе он уже не раз задавал себе вопрос: куда приложить свои силы? Проще было бы выбрать место, если б Уралмаш имел полное танковое производство: Игорь испытывал бы танки, учил бы молодых механиков, готовя себе смену к тому моменту, когда его вызовут на испытания первых уральских тридцатьчетверок. А здесь, где все завершается на корпусах, - что он может делать здесь?..

В Харькове механики-испытатели не отсиживались в ожидании, когда новая модель будет собрана и готовенькой попадет к ним. Михаил Ильич Кошкин приглашал механиков на совещания в КБ, вовлекал их в конкурсы на решение тех или иных конструкторских задач, и нередко предложения испытателей принимались главным конструктором. А выпадет свободный от выездов день, неделя - и механики подменяют в экспериментальном цехе заболевших слесарей, мастеров, а чаще, что больше всего одобрял Михаил Ильич, - людей на контроле, на передаче готовых танков военпредам.

Контрольный мастер... Нет, только контролировать, посматривать со стороны, - это ему не подходит. Вот если б разрешили совместить работу контрольного мастера и производственного... Разве не отвечает второй за безупречное качество сборки? А почему не принимать работу у своих подчиненных, и не только окончательную, как сейчас контролер, но и промежуточную, пооперационную, да отдельно у газорезчиков, сварщиков, слесарей. При такой организации и ответственность за качество вырастет. Этими мыслями Игорь поделился с Колтуном, когда вместе уходили с участка.

- Как считаешь, пойдет такое дело?

- Я - за. Думаю, и Федоров поддержал бы...

- Почему "бы"? - Игорь знал, что Анатолий Федоров, которого помнил еще совсем молодым пареньком, - теперь начальник сборочного цеха, хотя самого его пока не видел. - Заболел, что ли?

- Хуже...

И Колтун поведал историю, поначалу показавшуюся Игорю неправдоподобной.

В отсутствие Малышева на завод приехал представитель наркомата. Вознамерившись "подхлестнуть отстающие звенья", явился к Федорову в полночь самых скверных суток.

- При мне дело было, - рассказывал Колтун. - Спрашивает он Анатолия: "Сколько корпусов отправил заказчику? Сколько в заделе на завтра?" Видит же - на предварительной сборке и сварочном участке всего три корпуса, да и те не скомплектованные до конца металлом, а все равно ругается: "Если на следующие сутки график сорвешь, Федоров, кротом будешь землю рыть". Сказал и сделал: назавтра у нас на глазах отправил Анатолия землю копать на торфоразработках...

- Сегодня же расскажу Малышеву! - возмутился Игорь. - Велел вечером явиться, сказать о впечатлениях. Вот я и скажу... Живо пропишет тому за самоуправство!

- Да тут уже без тебя разбираются. Директор, говорят, в обком обратился. Обещают вроде вернуть нашего Анатолия.

Некоторое время шагали молча.

- Я же хотел идти к бате, - напомнил Игорь. - Третий час, понимаешь, хожу-брожу, а его так и не поймаю. Неуловимый старикан...

- Вон там Влас Никитич. - Колтун показал на фанерную будку мастера. И глухо добавил: - Не спрашивай его только о Борисе и Гене... На той неделе похоронку получил - одну на двоих. Сгорели в танке оба твоих двоюродных братана...

Тысяча процентов

...В марте токарь Николай Васильевич Иванов на этой же детали с трудом выполнял одну норму. В следующие месяцы производительность выросла незначительно. Война подхлестнула токаря. Он усовершенствовал резцы - один из них приспособил для нескольких переходов, вносил изменения не только в заточку, но и в конфигурацию. И результатом был рекорд 25 июня. Вместо прежних 15-20 деталей Иванов дал за смену 60. За июль он выполнил программу на 250 процентов. За август - 280.

Установив рекорд, Николай Васильевич попросил мастера Трефилова увеличить норму выработки на его детали.

За тяжелое машиностроение, 1941, 17 сент.

Гиганты танкостроения

В течение четырех последних месяцев 1941 г. в Поволжье и особенно на Урале на основе перемещенных и некоторых вновь созданных предприятий были развернуты 8 танковых, 6 корпусных и 3 дизельных завода. На базе Челябинского тракторного завода вырос мощный танкостроительный комбинат... На "заводе заводов" Уралмаше, где раньше создавались главным образом уникальные крупногабаритные машины, началось серийное производство корпусов и башен для тяжелых танков КВ. Группа заводов во главе со Сталинградским тракторным образовала важную комплексную базу танкостроения в Поволжье. Одновременно было решено создать на Урале новую производственную базу для дизелестроения...

В связи с расширением производства танков в сентябре было принято решение выделить танкостроение из наркомата среднего машиностроения и образовать наркомат танковой промышленности во главе с В. А. Малышевым.

История второй мировой войны, т. 4, с. 149.