Провал

1

Сто одиннадцатый проходил заводские испытания. И уже на первых этапах обкатки стали выходить из строя ходовая часть и двигатель.

- Ты дал им дикие нагрузки, скорости немыслимые. У самого господа бога сердце лопнет от подобных фокусов! - убеждал Троянов, так и оставшийся заместителем начальника КБ. Он только что возвратился из Москвы - готовил для показа правительственной комиссии самоходки - и в испытаниях Т-111 не участвовал. - Ставь немедля запасные двигатели, получил для опытной партии - и ставь! Дай им нормальные нагрузки, и я убежден: выдержат и наши испытания, и армейские.

Кошкин не соглашался. Он видел причину провала сто одиннадцатого в другом: малая мощность двигателя, ходовая часть с узкими гусеницами, недостаточным запасом прочности и большим давлением на грунт не могут обеспечить машине необходимую подвижность и надежность. Нельзя было па средний танк ставить броню в шестьдесят миллиметров. Отсюда и неудачи уже на первых этапах обкатки.

- Нет, ни па эти танки, ни на опытную партию ставить такие моторы не будем. Танк без будущего... Пусть лучше умрет в чертежах, па испытаниях, чем в бою! Сделаем другой танк, полегче, и моторостроители создадут мощный двигатель, тогда... Еду в Москву, скажу Серго: сто одиннадцатого не будет.

- Сумасшедший! Тебя разорвут. Наш главный военный советник в Испании просит прислать три экспериментальные машины, не дожидаясь выпуска серийных. Серго и Ворошилов намерены поставить вопрос в ЦК.

- Серго же знает о катках...

- Я не говорил.

- Ты же обещал! - Кошкин с удивлением глядел на Троянова. - Я не писал, не телеграфировал наркому - выходит, скрыл?! Как теперь скажу о моторах?..

Он отвернулся от заместителя, посмотрел, как по глубокому снегу полз на холм танк. Из выхлопных труб вырывались черные, жирные, как деготь, хвосты. Узкие гусеницы лязгали траками, прокручиваясь вхолостую, не в силах втащить машину даже на эту небольшую высоту. Еще немного похрипел мотор и, захлебнувшись, умолк.

Кошкин, ссутулившись, пошел от холма к автомобилю на обочине шоссе, за ним - Троянов. Сели, молча проехали километров двадцать. Троянову стало невмоготу сдерживать себя.

- Гордыня тебя заела! - сердито заговорил он. - Забыл, что вырос на этом танке? На свалку сто одиннадцатый! А думал ли ты, храбрец, что будет с конструкторами, с Семеном Гинзбургом, наконец, после твоего признания провала?

Кошкин молчал. Он понимал, что приговор сто одиннадцатому будет приговором Гинзбургу. Задумал и проектировал танк не Кошкин, а Семен. Мало поклепов, обвинений на голову бывшего начальника КБ, теперь это - самое страшное. Скажут: Гинзбург обманывал наркомат, государство, с умыслом выбрасывал на ветер народные деньги, силы, время. И не подняться тогда Семену, никогда не подняться...

"Это ты, ты, ты!!!" - выл встречный ветер, бросая в лобовое стекло ледяную крупу. Кошкин закрыл глаза.

Он старался понять, на каком этапе проектирования допущена ошибка, нет, не ошибка, просчет. Увеличивать броню до шестидесяти миллиметров на среднем танке нельзя.

"Как я мог обещать сто одиннадцатый к армейским испытаниям? - проклинал он себя. - Обещал - и провалился!"

Кошкину теперь казалось, что все, чем занимался он, став начальником КБ, было самообманом, цепью заблуждений, оплошностей, просчетов. Ему стало жутко - ощущение такое, словно в кавалерийской атаке он выбит из седла и конь бешеным галопом несет его вниз головой по каменистому полю.

2

Ждал в Москве вторую неделю - нарком не вызывал. Михаил Ильич выехал из Ленинграда без звонка, не спросив разрешения у Серго, и в наркомате его не застал. Помощник наркома посоветовал написать докладную записку о причинах прекращения испытаний сто одиннадцатого.

- Вернется нарком, пригласит, наверное. Лучше из гостиницы не отлучаться.

И Михаил Ильич не то что на улицу - спуститься поесть себе не разрешал. Пробежит коридором до буфета на своем этаже, возьмет что-нибудь в номер и опять меряет его шагами - пять в длину, три в ширину. И все анализировал, обдумывал, перепроверял в памяти сделанное за этот год, когда вопреки здравому смыслу его назначили начальником КБ.

Каждый час тех семи недель после разговора с наркомом и обещания представить на армейские испытания сто одиннадцатый, каждый час он безжалостно требовал от себя, от людей в КБ отдать мысли, силы, время - все сполна отдать трем экспериментальным машинам. "Не исключено, что кое-кто из конструкторов предчувствовал провал, но не сказал ни слова. Боялись, наверное, что даже намек на неудачу навлечет на них подозрение, а то и прямое обвинение во вредительстве. Может быть, я сам породил скрытность у людей, боязнь сказать правду в глаза?"

Не вытерпев томительного ожидания, Кошкин однажды все же позволил себе походить по улице. Он поднимался вверх по Тверской, не отрывая глаз от скрипящей под ботинками пороши - так и мерещилось, что идущие навстречу люди замедляют возле него шаг, подсознательно чувствуя в нем тяжко повинного перед ними...

Веселый снежок, морозный воздух не в состоянии были освежить голову, освободить ее от одних и тех же трудных, неотвязных дум.

Вечерами Кошкин, не зажигая света, подолгу стоял у окна, глядел на Красную площадь. Вся жизнь, начиная с того мгновения, когда он, одиннадцатилетний, ступил на эту площадь, была незримо связана с ней. В семнадцатом году прижимался к брусчатке, подползая к Спасской башне, где засели юнкера. Сюда приезжал с Южного и Архангельского фронтов. Когда учился в Москве, часто приходил слушать бой курантов, а потом, заезжая из Вятки и Ленинграда, не раз стоял с обнаженной головой перед Мавзолеем!

Ночью он вышел из гостиницы на безлюдную Красную площадь. Тысячеголосо ревела метель, неся тучи снега от Василия Блаженного к Историческому музею. И словно этот снег, метались, сталкивались мысли. "За свое ли дело взялся, Кошкин? Какой ты начальник КБ, если не сумел вовремя обнаружить просчеты в конструкции, не углядел малый запас прочности важных узлов и механизмов, особенно ходовой части?.."

Когда он поравнялся со Спасской башней, часы начали отбивать двенадцать. За последним ударом последовала знакомая пауза, и над Красной площадью, одолевая вой и свист метели, возник и поплыл "Интернационал". В эти минуты Кошкин сказал себе: "Ты не имеешь права поддаваться отчаянию... Не получилась эта машина - получится другая".

Он не спал вторые сутки. Все время думал о танке, рисовал в блокноте схемы узлов, снова и снова перепроверял расчеты, и постепенно стали вырисовываться новые решения конструкции. Они и раньше прорезались на мгновения, но таяли в неуверенности, в текучке дел, а сейчас приобретали реальные очертания.

В этом повороте от изматывающего самобичевания к поискам Кошкину неожиданно помог справочник Хейгля "Танки".

Он приобрел справочник незадолго перед выездом в Москву и успел только полистать. Теперь, в гостинице, прочитал четыреста страниц убористого текста, не отрываясь, подолгу вглядываясь в каждую из многочисленных фотографий.

В справочнике особых открытий не было - Кошкин давно изучил все доступные книги о танкостроении зарубежных государств. Читал и два первых издания Хейгля. Но третье, мюнхенское, переведенное весной этого года в Москве, отличалось от прежних широким разбором новых бронированных машин не только в старых танкостроительных державах, но и в молодых - Швеции, Японии, Польше, Чехословакии. Лишь о Германии в последнем выпуске не было ни слова.

Уже при чтении начальных глав Кошкин догадался об уловке издателей.

Хейгль умер в тридцатом году - имя его использовали для рекламы. Разнообразный по национальности состав авторов - американец, швед, австриец и немец - понадобился, чтобы, придав справочнику, казалось бы, "универсальный" характер, оставить в тени бронетанковое вооружение вермахта. Советское издательство в этом плане кое-что исправило, поместив примечания переводчика о немецком танкостроении и несколько фотографий полугусеничных тягачей, трехосных бронеавтомобилей и танков вермахта. Именно эти снимки вызвали у Кошкина наибольший интерес.

...Танки-разведчики на параде по случаю фашистского съезда в Нюрнберге. Некоторые - крупным планом. Своеобразная конструкция гусениц и особенно необычные контуры машинного отделения заставляли Кошкина много раз возвращаться к снимкам.

Машинное отделение было ниже, чем у всех других танков. "Не установлены ли на них дизели?"

Он перечитывал страницы, где говорилось о двигателях. По справочнику получалось, что всюду на тапки ставятся стандартные автомобильные и авиационные моторы. Вероятно, дешевизна производства, возможность без дополнительных затрат на перестройку выпускать их в любом количестве сделали промышленников сторонниками бензиновых моторов. Но конструкторы и военные?.. Не могут же они не знать, не учитывать новых веяний и обстоятельств! Автомобильные моторы слабы для средних танков. Авиационные посильнее, но хрупки и легко воспламенимы, и это должно бы восстановить против них танкистов любой армии. Не скрывают ли немцы своих танков именно из-за дизелей? Крупп выпускает любые моторы, в их числе и дизельные. Если они уже вытесняют бензиновые на тяжелых грузовиках, то можно предположить, что дизели монтируются и на средних танках весом шестнадцать - двадцать тонн. "Иметь бы мощный Дизель для сто одиннадцатого, может, и не провалились бы..."

Как пи больно было ворошить историю сто одиннадцатого, Михаил Ильич возвращался к ней снова и снова и в конце концов окончательно утвердился в мысли, что время и силы затрачены не зря - пусть позже немного, но противоснарядная броня на танках будет! Через год, два, может быть, и раньше появится, наверно, более тонкая, но более крепкая и вязкая броня, чем эта. Не одни ижорцы ищут. И Бардин, и такие, как Алексей Горнов! И пушка подходящая для такого танка, возможно, уже проектируется - люди не спят, работают. Знать бы их, соединить бы с ними свои усилия!

Поздним вечером в гостинице появился директор опытного завода. Рассказал, что его вызвал телеграммой нарком и больше часа расспрашивал о сто одиннадцатом. Узнав, что Серго возвратился в Москву и что в эти минуты он консультируется с танкостроителями других заводов, Кошкин решил, что не работать ему больше за чертежной доской. Товарищ Серго ему доверял и... ошибся.

Его охватило чувство непоправимости.